«Хочу понять, кто я» (о живописи Владимира Парошина)

По этому поводу он замечает, что чувство должно быть первобытным.
— Как понять? Детским?
— Пожалуй, да, — соглашается он. — Конечно.

Владимир долго и с увлечением длил цикл картин и этюдов «Дворы нашего детства» — целую поэму о Москве уходящей. Это у него просто за сердце берёт. Домики с ажурной тенью листвы на освещённых солнцем стенах, с кое-где осыпавшейся штукатуркой, с трещинами. Истёртый камень ступенек.

 

Прислонённый велосипед. Сидящая кошка. Иногда — фигурки людей. Но даже когда человека нет, его присутствие ощутимо. Значит, думаешь, только что ушёл. Или вот-вот появится. Улочка, дом, наклонённый ствол дерева, покосившаяся вывеска — всё очеловечено. «Для меня, — говорит художник, — нет низких предметов. Сарай, изгородь, что-то брошенное и забытое — во всём своя сокровенная суть». Тема старой Москвы — тема прощания. Прежнего города больше нет. Но живописец — успел.
Всегда показательно, как человек искусства смотрит на свою задачу. Каков его девиз. В.Парошин считает, что творчество художника должно формироваться его честностью и образом жизни, а источником всех усилий обязана быть искренность. Над этим стоит задуматься многим из тех, кто посвятил себя служению муз или только собирается. Что касается самого Владимира, то, несомненно, что сказанное пережито им. В его картинах есть одухотворённость, а именно это главное в любом произведении и в любом жанре. Линия же, цвет или манера — второстепенны и служебны. Работа любого артиста должна носить на себе незримую печать возвышенного стремления. Дух светлый, а не тёмный. Смысл созидательный.

Владимир много говорит о важности чувства, о некоем «чувственном поле». О том, что, работая, надо постараться проникнуть внутрь картины, и жить в ней, чтобы и она потом жила. Войти в пространство сна или, может быть, грёзы. Так у него получается и так он ощущает процесс. Да и многие сюжеты, и уже даже в красках, являлись ему во сне. Но посмотрим, что у него выходит из-под кисти и что это за сны. Здесь нет ничего от неясных или пугающих видений. Зато есть покой и умиротворённость. Его полотна романтичны, тонки и по общему настроению светлы. Но при этом художник вынашивает свои вещи, потом продумывает, рассчитывает и строит так, как строитель строит дом. Таким образом, имея дело с холстом, он никогда не теряет головы и действует совсем как классик, скрупулёзно, не пренебрегая подробностями. И, однако, ему удаётся избежать сухости. Может быть, выручает благоговение, с которым он относится к тому, что изображает. Вообще, создаётся впечатление, что душа его безмятежна. Ну, разве что в некоторых его пейзажах присутствует налёт грусти или — редко — какой-то неясной тревоги. Однако вот он записывает в дневнике:
«Чувствую, что жизнь словно закончилась и потеряла всякий смысл. На всё окружающее смотрю как в последний раз. Такая тоска, будто расстаюсь со всем этим сейчас и навсегда».

Поразительно. После подобного признания смотришь на полотна художника без умиления. Всё слишком серьёзно. В этом искусстве нет игры. Да, конечно, то, что он делает, мягко, лирично и даже нежно. Но он платит дорогую цену. Недаром ведь сказано: «Дай кровь, и прими дух».

Из дневника:
«Сентябрь. Воскресенье. Утро. Безмятежное мгновение жизни творится. За окном — бабье лето. Солнце, детские голоса, музыка из окна, ветерок, собака лает. И сам я словно в каком-то аквариуме, в симбиозе с этим сладостным мгновением. Но вот — отстранюсь, отпочкуюсь и понесусь по делам своим».

Увы, рай давно потерян нами, и впереди всегда разлука. Поэтому и труд наш нелёгок, и мысли бывают мучительны, и к радости то и дело примешивается страдание. Владимир часто терзается сомнениями, он много ищет, много думает. Но на его работах нет оттиска этого напряжения. Так и должно быть, он считает: «Зрителю должно казаться, что вещь как будто вышла сама собой».

Как колориста его не пленяет цвет сам по себе, и он не ставит целью удивить нас игрой тонов. Он ищет смысл, и цвет подчинён этому поиску.
«Я писал морской берег. Моё внимание привлекли два больших валуна, лежащих как два брата. Мне подумалось: вот, проходят века, а они всё смотрят друг на друга. Какой-то символ вечности. Мне захотелось показать их молчаливый диалог. Эту особую жизнь, непонятную для нас. И я объединил их световым ореолом».

«Я редко пишу цветы. Иногда я восхищаюсь тем, как это делают другие. И думаю: нет, так лихо я бы не смог. Но как-то раз я написал букет с уже опадавшими лепестками. Мне захотелось изобразить грусть этого события, его сущность. Один стебель на картинке торчит вверх уже совсем голый, таким, знаете, восклицательным знаком. Как SOS!».

«Я ищу символы. Там один, тут другой. Но я их маскирую, прячу. Они не должны выпирать».

Он хочет дать образ времени — не только «нашего времени», но и времени вообще. У него есть холст с изображением трёх домов, которые не только постепенно разрушаются и зарастают плющом, но и растворяются по краям, чтобы растаять в безбрежности. Это называется «Временный пейзаж». Он мог бы назвать его «Временно”й». То есть и символ бренности земного, и один из портретов вечности.

От московских дворов Владимир перешёл к циклу «Край», где с удивительной правдивостью пишет воображаемую землю: сияющие дома на фоне морского простора, больше похожие на маленькие замки, белые нити тропок, уходящие в неведомое. Нам кажется, от лирики он стремится к эпосу, от ностальгии — в будущее, от уязвимой архитектуры конкретного города — к обобщённому образу родины, над которой так много неба.

В.Парошин счастливо избежал повальной тенденции в искусстве индустриальной эпохи — о которой философ Иван Ильин в своё время сказал: «поиски внешнего (модернизм, погоня за эффектом) при внутреннем опустошении; вседозволенность в содержании и форме».

В теперешний период художник, не будучи, в общем, портретистом, всё чаще изображает людей — уже не как дополнение к пейзажу. Напротив, пейзаж или обстановка служат здесь рамой, в центре и фокусе которой человек. Вероятно, это ещё более помогает ему осмыслить самого себя. К своему творчеству он старается относиться со смирением. Он пишет в дневнике: Не считать себя большим мастером, маэстро. В сущности, художник всего лишь исполнитель, а его душа — инструмент. Он говорит: «мне нужно понять, кто я и зачем я здесь»?

Александр Худошин