стихи проза Владимир Парошин заказать городской пейзаж

В начале лета, в июне сего года навестил я свою малую родину. Предстояла встреча с одноклассниками. О том, как возникла сама идея этой встречи и как она проходила, я и поведаю в своем рассказе. Абсолютной объективности не гарантирую, но, по меньшей мере, постараюсь быть правдивым в своих воспоминаниях и суждениях. Приехал я за пару дней до встречи и поселился у двоюродного брата. Был тот с великого будуна после дня рождения и дюже страдал, не понимая, куда же пристроить своё многострадальное тело. На следующий день брат очухался и прокатил меня по селу на машине. Остановились мы у дома, где я родился. Домишка неказистый, просел весь. Старые акации в палисаднике, где в детстве был целый мир. И тут брат рассказывает мне о том, как мы ловили с ним в этом палисаднике синичек. Я, признаться оторопел, потому что не помнил я такого эпизода из своей жизни. «И что мы делали с ними?» - спросил я. «Выпускали - ответил он - подержим в руках и выпустим». И я вдруг вспомнил.… Где-то из дремучего подсознания выплыло, и я вспомнил - а ведь это было! И унесло меня враз на полста лет назад. И почти физически ощутил я, как трепыхается в моей детской ладошке это крохотное существо.

Вечером сидели мы с братом у него на кухне. Я баловался вином, а он перебивался квасом. Квас - это хорошо. Патриотический напиток. Но вот вино…. После нескольких стаканчиков я уже в который раз убедился, что истина в нём точно есть. Потому что отхлынули все мелкие бытовые проблемы и, сделалась мне предельно ясной моя миссия здесь, на кухне у брата. «Братишка - сказал я ему - вот сейчас наступил тот единственный момент, когда я должен сказать тебе о самом главном!» И я сказал. Вот сейчас не помню, о чём. Ну, наверное, о самом главном и сказал. Когда же я с высоты своего помысла вернулся на кухню, то брат мне рассказывал о пользе мёда и том, что есть у него знакомый пасечник. Мёд - это, конечно хорошо, полезный продукт, пчёлка Майя.… Но причём тут мед? И я опять воспарил и вернулся к главному. Но, ненадолго. Потому что брат рассказывал мне уже про сало. Про то, что по знакомству покупает он замечательное сало с прослойкой. И тут стало мне печально и одиноко.… Ведь ты же мне сегодня рассказывал про птичек - синичек. Как мы их ловили, а потом выпускали на волю. Так при чём же здесь сало с прослойкой? И на кой тебе этот квас сдался? Уж лучше бы пил ты со мною вино!

В преддверие встречи с одноклассниками я вкратце опишу, как же возникла сама идея этой встречи. Прошлым летом разыскал меня в просторах интернета мой земляк - местный журналист и краевед. «Как же так - написал он мне - в Москве о вас, как о художнике знают, а земляки и не слышали. Надо бы организовать вашу поездку на родину. Я, естественно был тронут, что-то отписал ему. Но для себя тут же решил, что если и поеду в своё село, то без всякой помпы. Так случилось, что месяца через три - четыре, по глубокой осени оказался я в родных краях по делам семейно – родственным. Тогда мы и встретились с Константином Тольковым - местным журналистом и краеведом. Подъехал он за мной на своём «Жигулёнке» и отвёз в районную редакцию, где и организовал интервью для местной газеты. Был он напорист и предприимчив. И мы с ним как-то взаимно расположились друг к другу. Бывают в жизни дни удачные и бывают никакие, когда всё наперекосяк, всё невпопад и всё не так. Но в тот день всё было так. Мой новый приятель владел ситуацией, я это почувствовал и доверился его легкой руке. И вот мы уже в кабинете у главы местной управы. Константин меня даме представил, я раскланялся. Дама не молодая, но и не старая. Не красавица, но и не страшная. В общем - глава управы.

Мой новый приятель был также не молод и не стар. Полнеющий, седеющий мужчина с живым улыбчивым лицом. Он вкратце описал мои творческие заслуги и предложил главе управы организовать в местном краеведческом музее выставку знаменитого земляка. Признаться, поначалу я слегка растерялся, услышав о своей знаменитости. Но глава управы, выслушав Константина, казалось, не возражала против выставки. «Мне конечно приятно и я был бы искренне рад, - начал я - что здесь, у себя на родине…. Но вот, только поймите меня правильно - будут ли интересны моим землякам – односельчанам московские дворики? - закончил я, начиная свыкаться со своею знаменитостью. «Что вы, что вы, Владимир Аркадьевич! - отвечала глава управы - Да у нас сводка прогноза погоды оформлена вашими двориками». И они принялись обсуждать сроки проведения выставки. Порешили, что в июне следующего года будет в самый раз - ко дню образования района. На том мы и расстались. Уходя, я поцеловал даме ручку. Не из уважения, не из этикета, а просто так, на кураже, чтобы усилить впечатление.

Выложил я картину на своём сайте. Вскоре пишет мне земляк – одноклассник Вася Анатоленко, что, мол, помнит он эту керосинку, но была она значительно меньше, и стояло там всего три бочки по двести литров. Очень удивила меня хозяйственная память Васи. Затем написал мне другой земляк – одноклассник Миша Баберов и сообщил, что керосинка была значительно больше. Ну, вы ребята, даёте, сказал я сам себе. Но Мишкино «больше» мне было ближе. Ведь тогда не только деревья были большими, но и дома. И керосинки - тоже.

Время шло. Вот уже и весна настала. И начал я беспокоиться. Дело в том, что после того, как с местной властью вопрос о выставке был решён, я, возвращаясь домой, накоротке повидался с другом детства Мишей Баберовым. Поезд стоял в Тюмени двадцать минут, и мы встретились на перроне. Он принёс мне пиво в дорогу и камбалу к нему. Камбалу эту мы поймали с ним в Белом море прошедшим сентябрём. На кой он хранил её в морозилке два месяца и теперь принёс - непонятно, но что-то в этом есть. Я был рад нашей встрече, как и он, полагаю. Повидались и расстались. Но не успел я доехать до Москвы, а Мишка – трубач уже поведал всему сообществу «Одноклассников» о моей выставке. Ведь говорил же я ему, что это ещё не факт, а только возможно. Но мой друг из детства, упёртый и нетерпеливый, для себя уже всё решил. И вот теперь начал я беспокоиться.

И не напрасно. Где-то в конце апреля, месяца за полтора до предполагаемой выставки получил я сообщение от Константина Толькова. «Ситуация изменилась, - писал он мне - теперь я в опале. Уехал в свою деревеньку и больше никаких дел у меня с управой нет». Здесь нужно внести ясность: Константин не только краевед и местный журналист, но и член Союза писателей России. И в тот день, когда мы явились с ним к главе управы, у него была своя задача - выбить деньги у местных властей на публикацию своего нового романа. Мой же приезд был удобным поводом, оказией для такого разговора. Это я уже потом понял, задним числом, вспоминая все перипетии нашего визита. Но я на Костю не в обиде. Может быть и я, на его месте, точно также использовал удобный случай. Ну не заварил же он эту кашу с выставкой исключительно для того, чтобы пробить свой роман. Иначе, это, каким же стратегом надо быть! Я думаю, что изначально всё было искренне. А тут, по случаю я вовремя подвернулся.

Был у меня знакомый старик Сан Сеич, которого я изредка навещал. В комнатке его, как у каждого закоренелого холостяка творилось невообразимое. Пример хрестоматийный, а посему не буду повторяться, и перечислять все печальные подробности сего интерьера. Отрадой для старика были канарейки. Где-то около десятка щебетало их в клетках. Однажды, в скромное наше застолье обнаружил я среди хлама, в культурных его пластах старый патефон с пластинками. Протёр я всё от пыли и завёл пластинку. Зашипело, затрещало, и раздался знакомый бас: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…».

Канарейки на какое-то время смолкли, а потом враз подхватили эту песню. Они не подпевали, нет, они вели её синхронно, они пели её с русским размахом, раздольно, залихватски. И не к чему были птахам ноты, терции, такты и прочие музыкальные условности. Потому, что они знали песню изнутри. Потому, что эта песня, эта мелодия уже существовала в природе, в пространстве, в космосе. Она существовала так же, как плеск волны, как шорох листвы, как эти же самые птахи - естественная и неотъемлемая часть природы, не то, что мы - человеки. Но иногда и нам тоже даётся свыше. Вот потому я и знал, что выставки не будет. Нет её в пространстве, нет её в базе данных, не существует…

По прошествии недели я уже не ждал ответа. Моё внутреннее знание подтверждалось. И оставалось лишь недоумение - отчего же не ответить по правилам приличия? Между тем я получил письмо от Миши Баберова. Сердечный мой друг и главный баламут всех одноклассников начал проявлять беспокойство о судьбе выставки. Я ему описал всё как есть на сегодняшний момент. Через пару дней звонит мне Валя Матракова, одноклассница, одна из последних некрасовских женщин нашего селенья. Сходила она в управу (без Мишки тут не обошлось) и всё выяснила. И хоть до главы управы она не пробилась, но в отделе культуры её заверили, что письмо моё ими получено и теперь решается вопрос о деньгах для доставки картин. Времени же оставалось в обрез.

Не буду перечислять все звонки и перезвоны в отдел культуры, в компанию «Дичейл», которая доставляет грузы по стране, все разговоры с одноклассниками по «Скайпу». Кончилось всё тем, что выставку перенесли на будущее. При всей своей врождённой наивности я понял, что выставка не нужна ни главе управы, ни отделу культуры, ни всем им, вместе взятым. Выставка нужна была нам, бывшим одноклассникам, она была красивым поводом всем нам встретиться. Косте Толькову я сообщил, что выставка не состоится, но я еду на встречу с одноклассниками. Он мне тут же ответил : «Я так и знал! Они, суки миллионами воруют, а на художника или писателя у них и тысячи деревянных не найдётся!»

С раздвоенным чувством ехал я на родину. Конечно, выставка изначально являлась катализатором нашей встречи с одноклассниками и, теперь, когда всё это оказалось химерой, было мне досадно и неловко за чьи-то обманутые ожидания.
Выйдя из поезда, я поискал глазами брата, но так и не увидел его, ни на перроне, ни на вокзале. По уже известным теперь причинам, он меня не встретил. До автобуса, что шёл в моё село, оставалось около часа. Чемоданов и баулом при мне, кроме неразлучного этюдника не было, и я решил побродить по привокзальным окрестностям. Как же тут всё изменилось…. Некогда уютный вокзал перестроили, удлинили и обшили сайдингом. И теперь он - гулкий и пустынный. Вдобавок вырубили все кусты и деревья окрест и теперь здесь вымощенная плиткой площадь, обставленная по периметру всяческими минимаркетами. А ведь прежде у вокзала был оазис из деревцев и кустов, любовно остриженных садовником в форме шаров, кубов, пирамид и даже лир, в тени которых можно было прогуляться и уединиться на скамье. Теперь же всё вымощено и выхолощено.

При выезде из города средь сараюшек и безликих строений увидел я Голливуд. То было кафе, обшитое сайдингом, и светилась на нём средь бела дня неоновыми огнями вывеска «ГОЛЛИВУД «, а изнутри того кафе разносился на всю округу рэп. Ну как тут не вспомнить лермонтовское: «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». Но вот и город остался позади, и избавился я от Голливуда и от рэпа. Едем мы степями да перелесками - такая тут природа. Попутчики мои с молчаливыми лицами, с пакетами да авоськами. Водитель автобуса включил радио. И зазвучал так называемый шансон. Кажется, это был «Владимирский централ». «Ну вот и родина моя… - подумалось мне.

От города до моего села всегда было шестьдесят один километр. Но вот уже шестьдесят четыре проехали, справа тянутся знакомые озёра, а село где-то всё ещё впереди…. И, непонятно - то ли деревенька моя со временем отдалилась, то ли километры нынче покороче? При въезде в село позвонил мне на мобильный Миша Баберов и сообщил, что он в пути на своей тачке и, будет часа через два. И что Володя Филиппов уже приехал и «где-то болтается в деревне». Филиппова я не видел полжизни, лет тридцать. Его-то и хотелось мне увидеть больше всего. Появился он в шестом или в седьмом классе (сейчас уже и не вспомню). Был он пижонист и начитан. Его цепкий ум схватывал на лету не только школьную программу, но и прочие побочные знания, а также всевозможные модные веяния. Я к тому времени кроме своей деревни нигде не бывал, а он только что вернулся с родителями из Крыма и напевал модную в те времена песню «Девойка мала» Марьяновича. Меня в классе обзывали обидным словом «единоличник» (очевидно, мы тогда проходили по истории коллективизацию), а Володя Филиппов был ярким лидером и, тем не менее, мы с ним сдружились. Немало удивительных и необычных историй вспоминается из нашей юношеской дружбы, но о том после. А тогда, по приезду в своё село, я позвонил ему, и мы условились встретиться у дома его матери, где он остановился.

У брата я не задержался, поскольку помимо встречи с одноклассниками была у меня давняя задумка написать этюд на Чёртовой ямке. Неподалеку от села есть пруд шириной метров семьдесят, а глубина аж за тридцать. Я всегда думал, что в доисторические времена грохнулся здесь метеорит и, образовалась эта самая Чёртова ямка. Ведь неспроста же её так назвали. Обмелевшая поблизости речка заросла осокой и мудорезом и зовётся это место Своробатое. В общем, территория вполне языческая. Вот туда-то и отправился я с этюдником. Мои же одноклассники встречались в центре села, где на площади по случаю дня образования района готовились торжества. В концерте участвовала Валя Матракова — наша одноклассница – певунья, которая так хлопотала за мою выставку. Мне же появляться там после фиаско с выставкой было уже неуместно, да и как-то непристойно. И, потом, всё равно по сложившейся традиции одноклассники вечером соберутся у Вали. Вот туда-то я и заявлюсь. А пока по пути на этюд повидаюсь накоротке с Володей Филипповым, как мы с ним и условились. Он приехал из Питера, где остался в далёкие семидесятые. После школы Володя поступил в Томский университет на физмат, но уже на первом курсе бросил его. На следующий год он с лёгкостью стал студентом Ленинградского университета, который также легко и оставил. Возможно, он учился где-то ещё и также бросил, но этого я не знаю. После восьмилетки мы с ним расстались — с родителями я переселился в Подмосковье. По окончании школы меня потянуло на родину, и я вернулся в своё село, где устроился художником в местный клуб писать афиши. Тут мы с ним и встретились опять. Сейчас, когда время неумолимо вершит свои витки, далекое то лето вспоминается как целая жизнь.

Мы были романтиками (сегодня это понятие не в обиходе) и могли просидеть ночь у костра в лесу, мечтая и споря о маршруте нашего путешествия в Крым. Накануне в клубе проездом остановился студенческий отряд и парень в штормовке года на два – три постарше нас хрипловато пел под свою семиструнку: «Люди идут по свету, им, вроде, немного надо…». И ещё строка оттуда же: И шепчет во сне бродяга кому-то «Не позабудь». Помню, нас это очень зацепило и, словно парус дальних странствий затрепетал над нами. Тут, как нельзя, кстати, тетушка моя, у которой я квартировал, уехала на пару дней навестить родню. И дом остался в моём распоряжении. Как и фляга бражки, что стояла в сенях. Два дня мы с Володей черпали из неё кружкой, подогревая свой план путешествия, впрочем, не забывая добавлять во флягу водичку, дабы не быть уличёнными в злоупотреблении сего полуфабриката. Судьба, казалось, благоволила нам. Удалось договориться с конторой «Автодор» об исполнении дорожных указателей и знаков до города. Целый день и всю ночь мы писали названия деревень и километраж. Вот тогда я и запомнил, что до города шестьдесят один километр. Мы получили приличные деньги по тем временам — что-то около ста пятидесяти рублей. Казалось, наши мечты близки к своему осуществлению. К тому же мне выдали зарплату в клубе, которую мы в тот же вечер и отпраздновали, купив бутылку портвейна и килограмм пряников в качестве закуски. Уже стемнело, и все работники клуба покинули его, а мы, изрядно захмелевшие (много ли нам тогда было надо) проникли в гримёрную, где порылись в реквизите и, выбрав для себя по мушкетёрской шляпе и по шпаге, отправились гулять по селу. Я прихватил с собою несколько афиш, расклеить которые в местах людных, входило в мои обязанности. Тут же на выходе из клуба нам встретился заблудший телёнок, на бок которого мы и наклеили первую афишу и долго потом потешались своей изобретательности. Телёнок не противился, посмотрел на нас смиренно-безучастным взглядом и побрёл с афишей по улице. Ничем более памятным наш моцион по селу не запомнился. Но на следующий день в клуб пришли Володины родители.

И родители его были в крайнем раздражении от того, что их сын опять связался со мной, с этим бродягой. И скандал, конечно же, был. Но не будем опускаться до печальных его подробностей. Сейчас я уже не помню, как и при каких обстоятельствах, мы расстались с Володей. И кто из нас раньше уехал из села? По необходимости ли, или же по внутреннему позыву? Через шесть лет я поехал с женой в Ригу и, проездом в Ленинграде через справочное бюро разыскал его. Мы провели вместе несколько дней и вечеров. Его жена родила второго и мы, придя к роддому, орали втроём третьему этажу: «Люда, Люда!», вызывая её по примеру героев из фильма «Я шагаю по Москве». К тому времени Володя уже ни в какие университеты не поступал и работал в какой-то фотолаборатории. Средь пересудов и болтовни остались в памяти строки из его стиха: «И зачеркнул я в лето то шесть лет, как клетки в спортлото». Ещё запомнилось, как мы лазили с ним по крышам, когда знакомил он меня с городом. И тогда подметил я, что ленинградские крыши зелёного цвета, в отличие от московских, красно-коричневых.

И вот, шёл я на этюд к «Чёртовой ямке» и предстояло мне встретиться с другом из моей юности. Я уже почти дошёл, но тут позвонил Вася Анатоленко, который приехал с женой из Калужской области на встречу с одноклассниками и не застал меня у моего брата. Я сошёл с обочины и стал дожидаться его. Вася — человек основательный, коренастый и по стати и, по сути. Корни в землю он крепко пустил и теперь изучает своё родословное древо, дабы понять всю его иерархию. В интернете он все генеалогические закоулки обследовал, на просторах родины он объехал всю родню до седьмой воды на киселе, но пока Рюриковичей в корнях своих не обнаружил. В общем, хобби у него такое. Прошлой осенью на острове Студенец в Белом море я, проиграв ему партию в шахматы и памятуя о его хохлятской фамилии, объявил Васе санкции. Но он шутки понимает и не обижается. В отличии от прямолинейного моего друга Мишки Баберова, Вася дипломатичен и покладист.

Своё обличье мы видим повседневно. По крайней мере, с утра, когда приводим себя в порядок. Иные юные красавицы или нарциссы могут часами вертеться у зеркала. Обычный же гражданин относится к своей внешности сдержанно, а зачастую очень даже скептично. Особенно если он недоспал или накануне перебрал. С годами оптимизма не прибавляется, потому, что всё чаще замечаем мы морщины, седые волосы и проплешины. Мы стареем и, в этом неизбежном процессе свыкаемся со своим обликом, поскольку никуда от него не денешься. Но вы только представьте, что лет двадцать вы себя не видели, ни в зеркалах, ни в стёклах, ни в лужах, ни в прочих отражениях и даже забыли, и не вспоминали о своей внешности, и вот, вдруг, внезапно встретились со своим зазеркальным Я. Каково же будет ваше потрясение, когда вы увидите, что сделало с вами время.

— Вот теперь я узнаю тебя — сказал я ему — Ужимки у тебя всё те же. Сказал и, тут же пожалел о том. Ведь ужимки у обезьян, а у человека мимика. Получается, обидел. Но Володя мне должок тут же вернул, сказав, что и мои ужимки тоже не изменились. Он пригласил нас с Васей в дом, и мы вошли. Нас встретила Володина двоюродная сестра Нина Поленова. В нашем классе она появилась в тот же год, одновременно со своим братом. Запомнилось мне, как старшеклассники заглядывали в класс, чтобы увидеть миловидную девочку со светлыми кудряшками и большими синими глазами. Девочек в те годы я стеснялся, и была она для меня чем-то вроде Мальвины из сказки. Уж не помню, как Нина встретила Васю, наверное, так же радушно, как и меня. Одно скажу, что, невзирая на годы, миловидность при ней осталась. Так бывает. И тут вышла с палочкой Володина мама. Почему-то сразу увидела меня и, сказав: «Ну, этого-то я помню», обернулась к Васе и начала выяснять кто он такой и откуда. Вася очень деликатно и терпеливо принялся объяснять, что он Володин одноклассник, перечислил всю свою родню и добрался до самых корней своего родословного древа. А тем временем я нутром чуял, как было Володе неловко за маму, за «Ну, этого-то я помню». В тот же день, вечером он как бы ненароком обмолвился, что маме его уже под девяносто. И он ещё что-то говорил…. Но мне что-то ещё и не надо Я ответил ему дежурное: «Береги маму», а сам подумал, что мне и себя-то порою жаль, а что уж судить о престарелой даме. А в тот час мы расстались до вечера, и Вася повёз меня к Чёртовой ямке.

Выехали мы за окраину села, а дальше пути нет. Грязь вокруг непролазная. Половодье нынче было серьёзное и вода не совсем ещё сошла. Так что Вася уехал на празднования, где собирались мои одноклассники, а я остался, потому что мне надо добраться до этой Чёртовой ямки. И, выходило, что я опять единоличник. Уж вы простите, друзья, но такая мне выпала доля и, должен я сделать то, что никто за меня не сделает. И должен сделать я это именно сейчас.

День выдался солнечный и безмятежный. Я шёл вдоль реки и надо мною шелестели листвою тополя, хотя ветра и не было. Только изредка чуть повеет и дыхнёт разнотравьем. В поисках Чёртовой ямки мне пришлось изрядно полазить по зарослям и буеракам, прежде чем я обнаружил её. Она оказалась поменьше, чем я её помнил, и подальше от реки, излучина которой звалась Своробатое. Лопушки и жёлтые кувшинки обрамляли её вдоль берега. В зеркале воды плыли белые облака, а у края, где я стоял, отражалось бездонное небо. И на фоне его покачивалась на тростинке малая пташка. Вывернув головку, она смотрела на меня, пришельца, одним глазком.

Я отступил на несколько шагов и решил писать этюд с этой точки. Но только я поставил этюдник, взялся за кисть и начал колдовать на палитре, как тут же зазудели комары и набросились на меня. Поначалу я решил претерпеть это неизбежное зло, но очень скоро понял, что терпеть уже невмоготу. Невозможно одновременно писать этюд и отмахиваться от этого писклявого полчища. Я вовремя сообразил, что только костёр спасёт меня. И когда тот достаточно разгорелся, подбросил в него сырой хворост, чтобы дыма было побольше. Так в дыму, словно какой-то шаман и заканчивал я свой этюд.

Незнакомого человека звали Владимир Столяров. Был он из тех, кто пополнил наш класс после восьмилетки. Встреча одноклассников состоялась на следующий день, а сегодня вечером, после празднеств и концерта пришли только те, кто там был. И из новых для меня людей я познакомился ещё с Валерой Дудкиным. Когда мы подъехали к дому Вали Матраковой, именно он стоял на лужайке перед воротами с Володей Филипповым. Разговаривали они о политике, и о последних событиях на Украине.

Почему-то у нас, в России повелось при встрече начинать разговор с погоды и тут же переводить его на международные проблемы. И, получается, что мы, по меньшей мере, через одного, все синоптики и политики. Итак, наши одноклассники толковали о политике. В ходе дебатов Дудкин вернулся на российскую почву и возмущался произволом местных властей. Филиппов же, развивая тему, обратился к фактам историческим и там искал подоплёку к сегодняшней ситуации. Когда мы с Мишкой к ним подошли, то Дудкин клеймил коррупцию, а Филиппов взывал к эзотерическим постулатам. Поддержать столь умную беседу я не мог, поскольку не владею в достаточной мере ни той, ни другой темой. И Мишка тоже, как мне показалось. И тут я вовремя вспомнил, что привёз в подарок Мишке этюд, который написал лет десять назад на мысе Фиолент. Есть такое местечко под Севастополем, где он служил во флоте. Мишка живо откликнулся, и мы поехали с ним за картиной к моему брату, у которого я остановился по приезду.

Мишке этюд понравился. Мой друг детства немногословен, но мне речей и не надо, я и без слов понимаю. Уже позже после этих событий, месяца через два он написал мне: «Повесил «Фиолент» над кроватью. Лежу и любуюсь. Спасибо, если б не ты, то мы бы и не встретились с одноклассниками.» И действительно , возможно, далеко не все бы явились на эту встречу, если б не было посыла про выставку, если б не Мишкина активность. Даже родня моя приехала по такому случаю, но это уже за рамками нашей встречи. Мне только одно странно: никто из одноклассников и не вспомнил и не спросил в те два дня, что мы общались, о моей несостоявшейся выставке. Странно и непонятно…. Но это я так, к слову, по слабости своей человеческой. Я думаю, что всё в этой жизни случается неспроста и, значит, так надо было. В одном уверен, что все мы будем вспоминать об этой встрече.

Когда мы с Мишкой вернулись к Матраковой, то все гости были уже в сборе. И все ждали саму хозяйку, которая в это время доила корову. Нас радушно встретил улыбчивый Ваня Буткевич, муж её. До сих пор непонятно мне, кто он по национальности — украинец, белорус или еврей? В давнюю прошлую встречу я пытался это выяснить, но не выяснил и понял лишь одно, что предки его осели здесь в незапамятные времена и Буткевичи в этих краях есть в каждом селе.

Но вот и хозяйка вошла в дом и мы встретились. От Вали пахло травами, соломой и парным молоком. Мы довольно сумбурно расселись за сдвинутыми столами, и было нас что-то около пятнадцати. Кроме Столярова и Дудкина, новым человеком была для меня Васина жена — Валентина. Кто-то предложил тост за встречу, потом выпили за хозяйку. Мы сидели с Филлиповым рядом, и перед нами было по тарелке окрошки, которой хозяйка угощала гостей. До сих пор не пойму, на кой запомнилась мне эта окрошка? Сердечные застольные разговоры забыл, а окрошку помню. Тут Дудкин начал про политику и мы со Столяровым вышли перекурить на задворки.

Когда мы вернулись в дом, и я присел перед своей окрошкой, то Дудкин говорил об экономическом кризисе и казнокрадстве. Мужик, он, как будто неплохой, хотя бы потому, что возмущается искренне и, вроде, по делу. Ему бы в Думу спикером. Одноклассники же, кто молчит, кто смущённо переглядывается. И тут Вася ситуацию разрулил. «Подожди, Валера…» — сказал он — «Мы тут не за этим собрались. Всё же столько лет не встречались…. Давай лучше о нас поговорим». Вовремя Вася встрял - всё правильно. А мы с Филипповым сидим рядышком и окрошку хлебаем. И помалкиваем. Ну со мной-то всё ясно: я же на вернисаж настраивался, на фуршет. А вот с Филипповым иначе. Как впоследствии выяснилось, находился он под бдительным надзором своей сестры Нины, что в тот вечер сидела за столом напротив. А потом, мы с ним всё ещё приглядывались друг к другу, и никто из нас не хотел обидеть другого словом неосторожным. Говорят, чужая душа – потёмки. И ведь это так — неведомо мне, чем он жил все эти годы и что внутри его. Сидит он рядышком в своём коконе, а я прочитать его не могу, не рентген я. В общем, сидим мы с ним скромно, не выступаем. Хотя насчёт своей скромности я всё же лукавлю. Была в тот вечер гостья поскромнее.

Гостью эту звали Надеждой. Я и не сразу приметил её. Худенькая и молчаливая сидела она где-то сбоку серым воробышком. Когда выяснилось, что скромная Надежда не кто иная, как Васина сестра, я на мгновение даже подрастерялся. В моей памяти осталась она светло-русой толстушкой. Наверное, каждый человек, время от времени вороша в памяти своё прожитое, непременно коснётся своей школьной поры, полистает её странички в обратном порядке. Вспомнит глупые пустяки и удивится про себя, что вспоминает он их не впервой. Бывает и имя одноклассника забыл. Фамилию помнишь, а имя забыл…. И перебираешь в памяти разные имена, пока не найдёшь то единственное, подходящее, родное имя для этой фамилии.

Так вот, в этот вечер, на стыке прошлого и сегодняшнего особенно ясно осозналось, как мимолётна наша жизнь. Я предложил тост за Надежду и застолье поддержало. Потом были другие тосты, были разные разговоры, даже стихи читали. Валя Матракова с сёстрами Верой и Людой пели народные песни. Пели душевно, не хуже Кадышевой. Наверное, отчасти потому, что не на сцене, а в родном доме среди друзей. Но тут Нина Поленова погнала брата домой и следом все стали расходиться. Уходя, я слышал, как Мишка Баберов проворчал: «Ну вот, только разговорились по душам…». На том наши посиделки в тот вечер и закончились.

Я направился к брату на ночлег, и оказалось мне по пути с Верой и Людой — младшими сёстрами Вали. Был я, старый дурак, слегка пьяненький, но в уме, как всегда. Сестрички ко мне – земляку и гостю столичному относились со всем пиететом. Дорогой поговорил я с ними, а они со мной, пошутили и расстались. И было жалко мне их, простых русских баб. Ведь они такой марафет во внешности своей наводили для участия в концерте по случаю юбилейных торжеств. Так они готовились, так втайне от себя хранили нерастраченные женские ожидания…. И вот всё, праздник закончился. И никто их особо дома не ждёт, кроме завтрашней повседневности. И праздник души закончился….

Поутру достал я из дорожной сумки светлые парадные брюки, рубашку свежую надел. Сегодня предстояла встреча с одноклассниками в школе, где не бывал я после восьмилетки ровно пятьдесят лет. В урочный час подкатил на машине Мишка и мы поехали. Ехал я полузабытыми улочками и отмечал про себя, что обезличилась моя деревня. Теперь дома респектабельней, богаче и прячутся они за высокими заборами из сайдинга. А мне всё же милей палисадники из штакетника. Пока Мишка парковался, приметил я женщину у школьных ворот. «Что-то мне она Катю Войченко напоминает» — сказал я. Мишка хмыкнул и промолчал.

Попечалился я, да и пошел к школе. А та женщина у школьных ворот повернулась ко мне навстречу. Смотрю, а это и впрямь Катя Войченко. Сошлись мы с ней, обнялись, она голову ко мне на плечо прислонила…. Что в тот миг творилось в душе моей и голове, я не помню. Это сейчас, по прошествии времени я могу пошутить и поюродствовать и вспомнить невинные дразнилки из детства: «Тили - тили - тесто — жених и невеста», «Катя, Катя, Катерина – нарисована картина», «С неба звёздочка упала на кривую линию, Вова Катю переводит на свою фамилию». А в тот миг я был сама бестолковость. «Катя, пойдём в школу, к одноклассникам» — сказал я. Она вытерла слезу: «Не могу — сказала она — я с тётушкой больной сижу, я здесь ненадолго». «Ну хоть сфотаемся на память» — попросил я. Она согласилась, я взял её под руку и мы пошли.

Подошли мы к школе, к главному входу, где уже кучковались человек двадцать. Сразу узнал я учительницу по математике Нину Астафьевну. Хоть и минуло столько лет, а вот узнал сразу. И выглядела она вполне даже достойно и бодро. Среди её любимых учеников я в своё время не числился. С точными науками у меня были нелады, а уж с абстрактной алгеброй - полная беда. Я знал, что учительница сегодня будет здесь и в своём воображении по – всякому представлял эту встречу. Но случилось не так и не этак, как мне представлялось, а совсем по - другому. Не скажу, что встреча была тёплая, но вполне взаимно любезная.

Из одноклассников узнал я Мишу Коровина. Был он немногословен и с усталым потухшим взглядом. После окончания школы лет через десять я случайно встретил его в сельской столовой. В те годы начал я промышлять шабашкой: в местных колхозах и совхозах оформлял «Доски почёта» и писал на стендах «Моральные кодексы строителей коммунизма». Теперь, с высоты своих лет я понимаю, что и свои- то моральные кодексы исподволь зрели во мне именно тогда. Вот в ту, кочевую и сумбурную жизнь и занесло-то меня в эту столовую. Миша Коровин отнёсся ко мне весьма снисходительно. Он только что вернулся из какой-то геологической экспедиции с Северов, чем и бравировал. В столовой он был самым громогласным парнем – ухарем и, нарочито грубовато шутил с поварихами, привлекая к себе внимание.

— Пойдём, выйдем, поговорим — улыбнулся я внутренне, видя, что озадачил и напряг его. На крыльце магазина я сказался ему, кто я есть. Миша опять же отнёсся ко мне снисходительно. Мы с ним никогда не дружили, просто одноклассники. К тому же по сути своей, люди мы очень разные. Но всё же я благодарен ему — ведь это он сказал мне, что телефон Мишки Баберова я могу узнать у Вали Матраковой, и, что живёт она там же, где и в детстве. На том мы с ним и расстались тогда.

И вот мы снова встретились с Мишей Коровиным. Он изменился за эти шесть лет. Не было в Мише былой спеси, подровняла его жизнь. Встретил я и двух одноклассниц, которых за все эти годы не видел ни разу. Лиду Москаеву я всё же узнал. Может и коснулась её седина, но, того я как-то не усмотрел, поскольку она светленькая. А вот глаза по-прежнему как две вишенки. Вторую одноклассницу я не признал. Жизнь изрядно покалечила её. Одинокую женщину всегда жаль. А тем более пьющую, да на закате лет - это же просто доживание.

Пофотались мы всей кампанией и направились в школу. А Катя Войченко не пошла и мы с нею расстались. На вахте, как полагается в духе наших времён сидит мужичок - охранник. Коридорами прошли мы в школьную столовую, а потом и в класс. Столовой я не помню, не было её — был буфет, где в переменку покупал я пирожки да ватрушки. И класс был не такой. Тогда не столы, а парты в три ряда стояли. С выемками для чернильниц и с желобками для авторучек. Раздвинули мы столы, расставили стулья и расселись стихийно. Рядом со мной Валя Матракова, впереди лысина Филиппова, Вася с видеокамерой чуть сзади на удобной позиции, а Мишка Баберов где-то там, на Камчатке. Ему там удобней, в самый раз.

И вот, началась, так сказать, официальная часть нашей встречи в форме урока. Хотя никакого официоза и в помине там не было. Может, проходило это где-то сумбурно и невпопад, зато всё искренне. Вели этот необычный урок две учительницы. Кроме Нины Астафьевны за учительским столом была ещё Нина Александровна, у которой, к сожалению, я не учился. К сожалению, потому что понял я из её речей к нам, как дороги ей те времена , когда поэзия была в чести в нашем отечестве. На этом уроке великовозрастных учеников все вспоминали прошлое, о настоящем — мало, да и то, в тонах минорных. Вспоминали поездку в Севастополь в десятом классе на новогодние каникулы. И что братья Матросовы — Миша и Коля искупаться в Чёрном море не рискнули, хотя казалось бы, сама фамилия их к тому обязывала. А вот Вася отметился. Он и прошлой осенью моржевался в Белом море. Кстати, там и настоящий морж плавал. И до того он был любопытный: вынырнет поблизости и таращится на нас. Всю рыбу нам распугал. Мы его Васей назвали. Больно он внешне смахивал на нашего друга – мореплавателя.

Тут заметил я, что Мишка Коровин, что всё это время стоял в дверях, исчез. «Ушёл» — подумал я. Под уважительным предлогом я вышел из класса и отправился за территорию школы перекурить. Вижу, Мишка стоит. Я закурил, и мы с ним разговорились. Говорили о будничном, о простом. Но тут и Валера Дудкин вышел, присоединился к нам и начал говорить о своём. Оставил я их вдвоём и вернулся в класс, а там жизнь за разговорами продолжается.

Между тем наш необычный урок продолжался. Нина Александровна говорила о нравственности и о совести. О том, что нынешние времена лицемернее и меркантильнее. Да, в 90 – е годы жизнь начала стремительно усложняться, обрастая западными ценностями, понятиями и терминами. Вряд ли кто-то в нашем классе мечтал заняться бизнесом ( спекуляцией и фарцовкой по тем временам ). И риэлтором, и менеджером или промоутером никто не мечтал быть. И киллером — тоже.

Затем Нина Александровна вернулась к своему школьному предмету — литературе, к своей любимой поэзии и вспомнила, как замечательно читал стихи Евгения Евтушенко на одном из праздничных вечеров Володя Филиппов. Передала ему школьную тетрадку и попросила записать в неё свой стих. И Володя записал в тетрадь своё « И зачеркнул я в лето то шесть лет, как клетки в спортлото». Он передал мне тетрадь, и я тоже записал в неё свой стих из далёкой молодости. Ведь сейчас я стихи не пишу. Они ушли от меня давно и незаметно. Теперь мне ближе проза.

Анастасия Андреевна радушно нас встретила. Угощала домашней малиновой настойкой и потчевала всякими сладостями. Вспомнив об этом, я даже оторопел поначалу. Как же так: получается, что Филиппов появился у нас не в шестом – седьмом классе, как я писал намедни, а ещё в начальных классах, при Анастасии Андреевне. Я в смятении перерыл залежи старых фотографий и нашёл фото, на котором весь наш четвёртый класс с нашей первой учительницей в центре. И там все мы, 29 мальчишек и девчонок в пионерских галстуках. И Вовка Филиппов тоже там. Вот как! Чуть я было историю не переписал по своему беспамятству.

Но вернёмся к нашему уроку, который уже близился к завершению. Нина Поленова раздала по классу скромную по формату газету «Наше Землячество» и пригласила всех нас к сотрудничеству с издательством. Поблагодарила Колю Матросова за былую помощь, за денежную поддержку газете в бытность его директором фармацевтической фабрики. Помнится, сказал я Филиппову: « Володя, вот посмотри на Колю. Сразу видно, что он - директор…. А вот ты в директоры не годишься, какой – то ты несолидный, и я абсолютно не гожусь. « Коля действительно выглядел очень представительно и приодет был соответственно своему статусу. И на мою шутку, как человек умный, он не обиделся. Но и не забыл, вернув мне должок тем же днём в форме очень даже джентльменской. Но о том после. А тогда, в завершении урока, Коля поблагодарил обеих учительниц и галантно поклонился им.

Затем к доске вышел Гена Чебаков, с которым перед уроком накоротке познакомил меня Миша Баберов. Гена начал свою благодарственную речь издалека и подвёл свои рассуждения о школьных годах к тому, что уровень знаний в нашей школе был на порядок выше, чем в других городах и весях. И что трудовой трояк в нашей школе можно было прировнять к иной четвёрке, а может даже и к пятёрке. И живым доказательством сего является он сам – Гена Чебаков, который с тройками в аттестате поступил в Сельскохозяйственную академию. Тут Гена смущённо поклонился в сторону учительского стола. Мне даже показалось, что от волнения он покраснел, как истинный троечник.

И никто не возражал, все согласились, что выдумывать и в самом деле ничего не надо. Расставаясь, подходили мы к нашим учительницам, кто для проформы, кто поискренней. Нина Александровна то снимет свои чёрные очки, то вновь их нацепит - со зрением у неё нелады. Да, и, похоже, устала она от этой встречи и, потому, продолжить её она не решилась. Нина Астафьевна - дама склада другого, да и помоложе своей бывшей коллеги. Она не возражала против продолжения встречи.

Скинулись мы по пятьсот рублей и, кто-то поехал в магазин, кто-то к Матраковой, а мы с Мишкой на рынок, в надежде увидеть там Галю Степанову — ещё одну нашу одноклассницу. Матракова говорила нам, что Галя торгует там цветами. Пока ехали, Мишка растолковывал мне, что всегда считал Степанову русской красавицей за простые и ясные черты её лица. И я с ним соглашался, потому что в моей юношеской памяти она такой и осталась. К нашему огорчению Степановой на рынке не оказалось. И Мишка повёз меня к брату, чтоб попрощался я с племянницей, которая приезжала на мою выставку. Когда наконец-то мы доехали до Матроковой, то все уже были в доме и рассаживались за столами. Я сел на то же место что и накануне, рядом с Филипповым. Хозяйка предложила нам на выбор: борщ или окрошка. Я выбрал свою незабвенную окрошку. И Володя Филиппов — то же самое.

Ввиду предстоящей поездки к Гене, договорись мы спиртным не увлекаться и уйти, по возможности «по английски». Мишке же кроме лимонада ничего нельзя — он за рулём. Мне же рулить не надо. Я человек свободный. И с каждым новым тостом, которые я всемерно поддерживал, становился я всё свободнее и свободнее. Застолье наше у Вали Матраковой было в самом разгаре. Запасливый Вася всё достаёт и достаёт откуда-то сбоку всяческие настойки, что заготовил впрок по такому случаю и привёз сюда за три тысячи вёрст из под своей Калуги. И вот, уже когда принятое количество перешло наконец-то в качество, плавно перешло в то самое свободное парение души и ума, вот тогда-то и произнёс я свой пламенный тост.

Я сказал, что все мы проживаем здесь свою единственную жизнь. И что каждый из нас одинок в этой жизни. И что среди родных, близких и друзей ты всё равно всегда одинок. И хотя есть примеры великих старцев и гениев, но без личной веры вся наша жизнь — бессмыслица. И я верую в бессмертие души. И я ещё чего-то говорил, как мне кажется, умное и толковое. Одноклассники мои, знакомые и полузнакомые слова мои сердечно приняли. А ещё, услышал я, обращённое ко мне: «Володя!», и увидел, как тянется ко мне со своею чаркой, чтобы чокнуться Миша Коровин. И я враз понял, что достал я его своим тостом. И, значит, уже не зря приехал я на родину.

Так уж вышло, что в это застолье сидел я между Филипповых. Слева от меня Володя, а справа — его сестра Людмила. Конечно, давно она сменила свою девичью фамилию, но дело не в том. Младшие наши братья и сёстры лучше нас, старших, помнят и хранят в памяти всё, что связывало нас с ними в детстве и юности. Я никогда не вспоминал про сестру Володи — она была моложе нас аж на восемь лет и, как говорится, путалась у нас под ногами. Ещё днём, у школы она подошла ко мне и сказалась, кто она есть. Лишний раз я подивился своей бестолковой памяти, но всё же смутно что-то припомнил из тех отдалённых времён. Сказал ей, что поначалу принял её за актрису Наталью Фатееву в её моложавые годы, чем надеюсь, Людмилу не обидел. Теперь же, сидя рядом за столом, она рассказала мне, что в детстве, когда я приходил к её брату в гости, она пыталась взобраться ко мне на колени. «Так в чём же дело — прошу Вас!» - пошутил я, чем вызвал её смущение и всепонимающую улыбку Володи.

Помня о том, что нам с Мишкой и с моим новым знакомым — Геной, предстоит поездка на Боровлянские горы, я, в очередной антракт – перекур предложил Володе Филиппову поехать с нами. Умудрённый какими-то своими внутренними постулатами и сославшись на больную маму, Филиппов вежливо отказался. Тут было, Вася загорелся этой идеей, но жена его и сестра не дремали и, через пару минут он передумал. Раз уж нам уйти «по английски» не получилось, то вернулись мы за стол, чтобы принять «на посошок». Напоследок поцеловал я в щёчку хозяйку — Валю Матракову и сестру Филлипова —Людмилу ( всё же рядом сидела), а потом разошелся и попрощался оным образом со всеми одноклассницами и Ниной Астафьевной тоже. Про моё вольное поведение Коля Матросов заметил: — «Вы посмотрите на него! Сразу видно, что художник». Тут мы и расстались, и повёз Мишка нас с Геной Чебаковым в гости к тому на Боровлянские горы, в деревню Пешнёво.

Выехали мы за околицу, а навстречу нам из-за гор Боровлянских гряда туч надвигается. Вскоре потемнело всё окрест и заморосило. Досадно мне стало, потому что была задумка написать этюд панорамный с видом на мою деревню, да видать не судьба. Обложило всё хмарью по самый горизонт, и, похоже, надолго. Проехали мы через Пешнёво и притормозил Мишка на самой горе, где что-то вроде обзорной площадки. Вид оттуда и впрямь впечатляющий. У подножия горы река Ишим еще не вернулась в свои берега после половодья, и русло её угадывается по прибрежным ивам. Дальше места полузатопленные и на взгорках берёзки сбежались. А ещё дальше, сквозь марево дождя едва виднеется моя деревня.

Гена баньку протопил, и Мишка усердно меня веничком отстегал. Выскочил я из пекла нагишом во двор, и поманило меня выглянуть на улицу. Прикрыл я одно место ладонями и вприпрыжку по мокрой траве к забору. Выглянул, и вижу — перекрёсток. И таким знакомым он мне показался. Даже как будто припомнилось, что выхожу я на этот перекрёсток и встречаю молодую женщину с дочкой и о чём-то спрашиваю их. «Вроде не пьяный, перепарился что ли?» — подумалось мне.

И вот сидим мы втроём за столом. Перед нами закуска знатная: разносолы всякие и рыба снеток, и водка, разумеется. И весь этот натюрморт на фоне окна, за которым неизменно перед глазами старый сарай и мокрая поленница. А дождь всё моросит и моросит. И такая вселенская тоска от этого вида за окном, что нет-нет, да и подумается: «Как же можно здесь жить одному?». Возможно, если б день был солнечным, да пташки щебетали, то и вопросов бы не было. А тогда я спросил у Гены — «И не тоскливо тебе здесь одному?». Он чуть помолчал и начал издалека. Он говорил о чём-то совершенно другом, но всё-таки как-то путано вернулся к моему вопросу. Показалось, что он хотел ответить на вопрос самому себе, но так толком и не ответил.

— Спалось хорошо. Жаль, что дождь. С этюдом не получается. — Я встал, оделся и пошёл к рукомойнику. Тут Мишка с улицы вернулся, сбросил мокрые калоши и мы сели пить чай. Вернее, чай пил Мишка, а мы с Геной похмелялись. А в остальном всё как вчера, словно мы и спать не ложились Вижу я в окно всё тот же сарай и мокрую поленницу. И дождь всё идёт и идёт, и даже слышу в моменты молчания, как он шуршит за окном. И, кажется, что этот дождь навсегда. Мишке нужно возвращаться в деревню, поскольку вечером ему уже в Тюмень а, значит до деревни он меня довезёт. Распрощались мы с Геной и, проехав просёлком, выбрались на асфальт. И тут спросил я Мишку:

Прошла неделя. Воспоминания о поездке были ещё свежи, но будни уже неумолимо затягивали в привычную колею. И тут позвонил мне Володя Филиппов. Как мы ранее и условились, Володя сообщил, что сейчас он в Москве и у него есть время до вечернего поезда на Питер. Встретились мы неподалеку от моей мастерской, на Цветном бульваре. Узнали друг друга издалека, благо, что за прошедшую неделю мы измениться не успели. По дороге в мастерскую заглянули в магазин и сбросились на «джентльменский набор». За разговорами мы провели с ним почти полдня. И за этими разговорами я не разглядел моего друга из далёкой юности, не сумел понять его. Передо мной сидел слегка ссутулившийся, полысевший, с упавшими бровями мой школьный приятель. По большей части он вспоминал времена студенческие. Говорил он увлечённо, временами пафосно, временами остроумно. Но осталось ощущение некой недоговорённости, некий дефицит душевной распахнутости. Несостоявшийся Ландау жил в каком-то своём коконе и сочинял всяческие леммы к теориям. Помнится, попросил он учебник с алфавитом, на котором пообещал объяснить мне каббалистический смысл трёх шестёрок, с условием, что я не разглашу эту тайну. Я подал ему словарь Ожегова. Уже через пять минут я был посвящён в эту «страшную» тайну. Учитывая сложную международную обстановку, я не вправе разглашать сие открытие, дабы не будоражить умы. Тем паче, что мы с Володей закрепили нашу договорённость литром клюквенной настойки. Посему я лучше промолчу.

Родина