статьи Владимир Парошин заказать городской пейзаж

И вот такой получился разговор:

"Солнечный, но ветреный день в осенней, золотолистной Москве. В одном из двориков Печатникова переулка, невидимый никем, в тени серых стен, работает художник — Владимир Аркадьевич Парошин. Мы стоим и смотрим, как ничем не примечательный, на первый взгляд, закоулок оживает и преображается в новой картине. Парошин – настоящий поэт московских двориков. Но руки мёрзнут на сквозном ветру, да и солнце меняет положение – пропадают «рефлексы»… И мы отправляемся к художнику в мастерскую на Трубную. Двухэтажный домик постройки конца 18 – начала 19 века. Сам дом – история. Заходишь, и каждой клеткой тела ощущаешь его атмосферу. До самого потолка – полки с картинами. Оказывается, художник почти не продаёт свои работы. Но не потому что не покупают. В небольшой комнатке с огромным, тёмно-коричневым старым мольбертом начинается наш разговор.

— Живописью я начал заниматься в 24 года…

— А вы учились где-то?

— Нигде не учился. Меня, когда в 89-ом году в Союз Художников принимали, спросили, что я закончил. А я говорю: «Ничего не закончил». Они пошептались там… «Что-то парень крутит. Школа-то у него есть! Только не понятно, какая».

— А как вы почувствовали, что именно живопись — это ваше? Ведь творческая энергия у вас, насколько я знаю, сначала стала выливаться в поэзию?

— Так если Господь дал какое-то творческое начало человеку, оно в чём-то да проявится.

У вас не было страха, сомнений: как и на что я буду жить, если буду рисовать?

— Ну, я был помоложе, ничего не боялся, не задумывался… И самое главное, я знал, что я от этого никуда не уйду. Сотни картин я закрасил, пожёг, прежде чем нашёл какой-то свой язык. Я многими увлекался: Ван Гогом, Эль Греко, Левитаном, Врубелем — всеми нашими известными классиками… И Модильяни… Модильяни я вообще считаю гениальным художником. Потому что это нужно ещё суметь нарисовать женское тело так, чтобы это было… просто красиво и чисто. Я писал по-разному, пробовал и так, и так… В общем, изобретал свой велосипед.

— А трудно ли было идти одному, самому всему учится и при этом не предавать себя?

— Ну как… Интересно. И я не предавал себя никогда.

В мастерской художника Владимира Парошина

Мы отвлекаемся на закипевший чайник: он неисправен, из него валит пар… А комнатку мастерской наполняет добрый и чистый голос Майи Кристалинской. Художник записывает любимые песни с радио на старенький магнитофон. Вокруг – на полу, на стенах, на полках — картины, и в каждой — иное, непостижимое пространство… Всего у Владимира Аркадьевича более 170 работ посвященных Москве. Было бы больше, но все что написано до 90-х гг — мастер уничтожил, говорит «не тот уровень». А после девяностых уже окончательно сложился, стал узнаваемым «фирменный стиль Парошина».

— Скажите, когда вы переносите Москву прошедших эпох на картины, у вас не возникает ощущения, что вы одновременно и в нашем времени, и в том?

— Бывает. Когда я рисую, я подключаюсь к энергетическому началу, которое есть у дворика. Современную атрибутику, если она есть, я, как правило, игнорирую. Я очень хорошо чувствую хронику. Даже ту, что до «моих» лет. Иногда смотрю фильмы военных лет, а у меня ощущение, что мне всё это знакомо: и атмосфера, и лица…

— Может быть, даже физически чувствуете время?

— Чувствую, очень хорошо. Вот моя жена удивляется: «Далась тебе эта Казанка!» (Это деревня моя родная). А у меня ощущение, что я обязательно должен вернуться туда, потому что там остался я тот, прежний… Ну, вы должны это понимать.

— Значит, есть жена. А как она относится к вашему творчеству? И к самому его факту?

— Жена, есть, да… Но женщины – они меняются, у них, со временем, всё равно выстраивается их заданная программа. Воспитать детей, потом внуков. Но жена понимает, чувствует мою работу. Раньше даже подсказывала что-то, не позволяла уходить от себя. Она со мной росла, много ходили вместе по выставкам, по музеям. Душа у неё воспитанная. Вот и получается, что мы вроде бы вместе, но у неё при этом – своя задача.

— А вообще, близкие поддерживают вас?

— Ну как сказать…Ведь художник в своём творчестве всегда одинок…

Владимир Парошин

Мы просим показать любимые картины художника. Владимир Аркадьевич охотно достаёт новые и старые свои картины, некоторые — специально для нас, рассказывая кое-что про процесс их создания.

— Это вот повтор. Я многие картины «повторяю», если всё же продаю их. Повторяю, чтобы сохранить первоисточник. Потому что многих мотивов уже в действительности нет. А вот, например, когда я писал этот сюжет, тут акации не было, а был пенёк. Я определил, что это акация и понял, как росло дерево. Оно композиционно мне было нужно, по пластике. В том времени, которое я рисую, эта акация ещё была тогда… А этого дома уже давно нет… Его снесли лет двадцать назад. Я, помню, стоял тогда, рисовал двор, и тут услышал: что-то шуршит в листве. Так появилась на картине кошечка, вокруг которой всё и закрутилось. И вот эта будка… Когда я писал этот мотив, будка ржавая в стороне валялась, а я «поднял» её, и вставил эту будку в свою картину как главного героя.

Во всех картинах — какой-то иной, добрый и светлый мир. Я не выдерживаю и признаюсь:

— У вас есть серия картин, называется «Край». Про тот край, которого нет, но где хотелось бы жить. А мне вот хотелось бы жить в ваших картинах.

— Да, а у меня даже японцы покупали работы. Это же другая культура, другой взгляд на мир. И вот приходит ко мне одна японка, и, глядя на одну картину, говорит: «У меня такое ощущение, что я там была!» И покупает у меня эту картину. Хотя, казалось бы – японка… А вот картина «Сон». Я даже не помню, что это был за сон… Начал картину, а потом… потом уже картина сама себя ведёт. И тут не нужно проявлять свой диктат, а нужно что-то почувствовать, понять. Если не понимаешь – лучше отойди от картины, останови работу…

— Какие ваши любимые места в Москве? Для прогулок, для живописи?

Раньше мне нравилось бродить с этюдником по Пречистенке , по Остоженке и близлежащим переулкам. Также часто наведывался в Замоскворечье. Но там и там многое изменилось. Теперь бываю редко, по случаю.

— Что вам очень нравится в сегодняшней Москве, а что терпеть не можете?

К моему огорчению (и полагаю, в превеликом множестве не только к моему) в современной Москве негатива всё же больше чем положительного. Что терпеть не могу? Не могу терпеть, когда вижу, как наши бывшие собратья по СССР корчуют тротуар, год назад ими сделанный и, через год они же , на средства ЖКХ (на наши с вами), проделают то же самое. Не могу терпеть, когда вижу, что половина России разместилась в пределах Садового Кольца со своими банками, офисами, магазинами, куда не заходят ЛЮДИ и, где, в историческом центре доживают свой век последние москвичи. Хорошо, что сделали выделенную линию для общественного транспорта. И ещё, хорошо, что зарождаются благотворительные организации (я не о тех, паразитирующих), а об истинных. Они всегда были на Руси. И будут.

— Вы хотели бы всю жизнь тут прожить или хочется переехать куда-нибудь?

Твёрдо знаю, что жить где-то в других краях не смогу. Если только погостить, ежели приведётся.

— А что вас вдохновляет? Что даёт силы для работы?

— Ну, я может, очень красиво скажу, выспренне… Я знаю, что я могу сделать то, что никто не делал до меня. И что за меня это никто не сделает. Другой художник напишет по-другому. Если мне Господь что-то дал, значит, мне это надо отрабатывать – вот и всё, я к этому очень просто отношусь.

Перед нами появляются новые картины, мы зачарованно смотрим. Почти все работы хранятся в Мастерской. Покупателям Владимир Аркадьевич обычно делает авторские копии, не желая расставаться с дорогими сердцу работами.

— Вот тоже – дворик, который уже давно снесли… А вот на этой картине я высказал своё отношение к современности… К современной бешеной жизни. Есть у меня и собирательные картины, на которых не конкретное место изображено. Хотя я-то не коренной москвич. Мне нужна была среда, и я поехал в Москву. Я жил в селе, потом в городе Ишиме, в Тюменской области. Там я и начал заниматься живописью, устроился в железнодорожный клуб – писал афиши. Как-то прибежал парень из другой конторы, увидел: «новая рука», и решил познакомиться. С ним мы уволились, стали ездить по «шабашкам», занимались росписью в клубах, в детских садах. С его подачи я начал живописью заниматься, ну, всё ведь неспроста.

— Получается, что Вы не коренной москвич, но в своих картинах вам удаётся передать, раскрыть душу Москвы. А вы могли бы выразить словами, какая у Москвы душа? Вы её чувствуете? Поняли что-то о ней за годы жизни в этом городе?

— Очень хорошо чувствую её душу. Но вижу, как Москва меняется, и не в лучшую сторону. И лица другие… Даже такая простая вещь: молодым парнем, я приглашал девушку в ресторан и платил за неё. А сейчас – каждый должен за себя рассчитаться. Меняются ориентиры, а мне это не понятно. На Западе, конечно, всегда так было, но мы с ребятами смеялись над этим! Да я бы перестал себя уважать, если бы позволил девушке заплатить за себя. А сейчас это вошло в нашу жизнь – я считаю, это не нормально. Сейчас, когда женятся, составляют договоры, обязательства. Я женился, никаких «долгосрочных взаимных» обязательств не брал. Жизнь становится более меркантильной, прагматичной, расчётливой… Не буду лукавить – не нравится мне современная жизнь. Наверняка, хорошие люди есть, но они не на виду.

— А как вы считаете, как должны строиться отношения внутри семьи? Мне кажется, что семья – это основа. Что в семье – то и в мире.

— Во-первых, надо верить… Я имею в виду, в большом смысле. Должно быть чувство веры в человеке. А потом – терпение. Господь терпел же… И есть заповеди. Даже если ты не знаешь их, то совесть, душа – она тебе подскажет. Тут и слов красивых не надо, всё понятно.

— Считается, что самые тёплые воспоминания, которые есть у человека — это детские воспоминания. Но у вас детство не московское. А есть ли московские воспоминания, которые по теплоте своей сравнимы с детскими?

— Да, много воспоминаний, много историй, были интересные случаи… Даже однажды приснился сон… Это было в ту пору, когда я работал дворником, а кроме этого, у меня было ещё два занятия: поэзия и живопись. И вот был мне сон, будто парю я над пространством двора и метлой-кисточкою сгребаю листья и всякие нечистоты в кучу. Но не просто сгребаю, а ещё и организовываю это композиционно!

Картины Владимира Парошина

— О, а это символ! Как вы думаете, искусство способно очистить мир и человека от нечистот?

— Как вы интересно это подчеркнули… Я не знаю… Мне кажется, что основная масса людей (может, я нехорошо говорю), но основная масса людей далека от творческого начала, хотя среди них много хороших людей. Нельзя, конечно, считать себя избранным… Но, глядя на людей сейчас, на современный ритм жизни, я вижу, что люди просто делают деньги, а искусство им совершенно не нужно. Это я просто констатирую, что вижу.

— Да, мыслить деньгами проще. Но лично мне кажется, что многие люди талантливы, только боятся брать на себя ответственность за свои таланты и способности. А вы вот не побоялись.

— Ну, теперь уж мне ничего не остаётся, надо идти до конца… У меня бывают тяжёлые минуты, разочарования, сомнения… Но я всё равно работаю. Ничего нового я вам не скажу, но человек – это мир, космос. Всё, что происходит со мной, с каждым из нас – это происходит впервые. Я просто знаю, что жизнь наша так не кончится. Вот и всё. И это держит.

Обнимаемся на прощание, расстаёмся друзьями. Сердце полно и счастливо, ведь оно обрело настоящего человека. Такого, который делает своё дело, делает его от души. Такого человека, которому творчество не просто «помогает справляться с жизнью», а для которого творчество и есть — жизнь.

Художник Владимир Парошин (статья на портале cozymoscow.me)